— Господи, — воскликнула женщина с лошадиным лицом, сидевшая в бордовом кресле у дальнего края камина. По комнате пронесся сочувственный гул.
— Каков засранец, — проворчал полный мужчина с мрачным взглядом.
— У меня началась паника. Я представил себе, как он идет к моей матери и рассказывает, что я украл у нее двадцать долларов. То, что эта ситуация крайне маловероятна — чтобы этот бандюган вообще заговорил с моей мамой, — мне тогда не пришло на ум. Я был охвачен страхом, что он ей расскажет, а она ему поверит. Я даже не рассматривал вариант, что ей надо рассказать правду. И в этом состоянии паники я принял худшее из возможных решений. Я тем же вечером вытащил из кошелька матери двадцатку и отдал ему на следующий день. Разумеется, через неделю он потребовал повторения. И еще через неделю. И так далее, шесть недель, пока отец не поймал меня с поличным, когда я задвигал ящик маминой конторки, сжимая в руке двадцать долларов. Я рассказал родителям всю постыдную историю как есть, от начала до конца. Все стало еще хуже. Они позвонили нашему пастору, монсеньору Реардону, и повели меня к нему, чтобы я пересказал историю ему. На следующий вечер монсеньор снова позвал нас, и снова, уже в компании мальчишки-вымогателя и его родителей, мне пришлось пересказать всю историю. Но даже этим дело не закончилось. Родители на год лишили меня карманных денег, чтобы возместить украденное. Они стали по-другому ко мне относиться. Вымогатель придумал такую версию истории, в которой он получался эдаким героическим робингудом, а я — крысятником-стукачом. И время от времени он бросал на меня такой хитрый, злобный взгляд, намекавший, что при любом удобном случае он сбросит меня с крыши.
Меллери сделал паузу и помассировал лицо, как будто мышцы свело от воспоминаний.
Полный мужчина угрюмо покачал головой и повторил:
— Вот засранец!
— Я тоже так думал, — ответил Меллери. — Каков изворотливый засранец. Когда бы я ни вспоминал об этой истории, я сразу думал: засранец! Это было моей первой мыслью.
— Да потому что так и есть, — сказал толстяк тоном, не тепрящим возражений. — Он и был засранцем.
— Конечно был, — с энтузиазмом согласился Меллери. — Конечно. Но я был так увлечен тем, кем являлся он, что совершенно забыл спросить себя, кто же я. Кем же был этот девятилетний мальчишка и почему он поступил как поступил? Мало сказать, что он был напуган. Чего он боялся? И за кого он в тот момент себя принимал?
Гурни с удивлением заметил, что рассказ его захватил. Меллери завладел его вниманием, как и всех присутствовавших в комнате. Из наблюдателя он превратился в участника в этом поиске значения, мотива, собственного «я». Меллери принялся прохаживаться взад-вперед перед камином, продолжая говорить, как будто память о прошлом не давала ему стоять на месте.
— Сколько бы я ни вспоминал того мальчишку — себя девятилетнего, — я воспринимал его как жертву. Жертву шантажа, жертву собственного невинного желания нравиться, быть любимым, быть принятым. Ведь ему всего лишь хотелось нравиться этому парню постарше. Он был жертвой жестокости этого мира. Бедный малыш, бедный агнец в зубах у волка.
Тут Меллери остановился лицом к зрителям. Теперь голос его стал мягче.
— Но этот мальчик был кое-кем еще. Он был лгуном и вором.
Публика разделилась на тех, кто хотел с этим поспорить, и тех, кто согласно кивал.
— Он солгал, когда его спросили, откуда у него деньги. Он притворился вором, чтобы понравиться тому, кого сам считал вором. А затем, боясь, что мать узнает о его воровстве, решил: лучше и в самом деле стать вором, чем предстать таковым в ее глазах. Больше всего его заботило, как его воспринимают другие люди. В свете этого восприятия ему было безразлично, являлся ли он на самом деле лгуном или вором, и он не думал, какие последствия будут у его лжи и кражи для тех, кому он лгал и кого обкрадывал. Это беспокоило его не настолько, чтобы перестать врать и красть. Но беспокоило достаточно, чтобы после каждой новой кражи мучиться угрызениями совести. Достаточно, чтобы ненавидеть себя и мечтать о смерти.
Меллери замолчал на несколько секунд, чтобы его пояснения улеглись в головах слушателей, и затем продолжил:
— Вот что я хочу попросить вас сделать. Составьте список людей, которых вы терпеть не можете, людей, на которых вы злитесь, людей, которые чем-то вас обидели, — и спросите себя: как я попал в эту ситуацию? Как я оказался с ним в таких отношениях? Каковы были мои мотивы? Как бы мои действия в той ситуации выглядели со стороны в глазах объективного наблюдателя? Не концентрируйтесь на обидах, которые вам причинили, — мы не ищем виноватых. Мы всю жизнь искали виноватых, и это ни к чему не привело. У нас образовался длинный список людей, ответственных за все, что в жизни пошло не так. Длинный, бессмысленный список. Главный вопрос в этой истории — это где во всем этом был я? Как я открыл дверь и оказался в этой комнате? Когда мне было девять лет, я открыл эту дверь, солгав, чтобы завоевать симпатию. А вы — как вы ее открыли?
Маленькая женщина, которая обругала Гурни накануне, беспокойно заерзала на месте. Она подняла руку и спросила:
— Разве не случается, что злой человек совершает что-то ужасное по отношению к невинному, например, вламывается в его дом и грабит его? Ведь тот, кого ограбили, не виноват?
Меллери улыбнулся.
— Ужасные вещи происходят с хорошими людьми, такое бывает. Но эти хорошие люди не тратят затем всю свою жизнь на то, чтобы вновь и вновь прокручивать в своей голове несправедливость. Истории, что расстраивают нас сильнее всего и никак не идут из головы, — те, где мы играли роль, в которой не в силах себе признаться. Вот почему длится эта боль: мы отказываемся посмотреть в ее корень. Мы не можем освободиться от нее, потому что не видим той точки, где она сцеплена с нами.
Меллери закрыл глаза, как будто собираясь с силами, чтобы продолжить.
— Худшие страдания в жизни причиняют ошибки, в которых мы отказываемся признаться, — наши поступки, настолько не соответствующие нашей истинной сущности, что мы не в силах подумать о них. И мы раздваиваемся, превращаемся в двух человек в одной шкуре, и эти двое друг друга ненавидят. Один — лгун, другой — тот, кто ненавидит лгунов. Один — вор, другой — тот, кто ненавидит воров. И ничто не сравнится с болью, какую причиняет эта бесконечная битва в нашем подсознании. Мы можем от нее убегать, но она бежит вместе с нами. Куда бы мы ни шли, эта битва будет всегда внутри нас.
Меллери вновь заходил взад-вперед перед камином.
— Сделайте, как я говорю. Составьте список людей, которых вы вините в различных невзгодах вашей жизни. Чем сильнее вас кто-нибудь злит, тем лучше. Запишите их имена. Чем глубже вы убеждены в собственной невиновности, тем лучше. Запишите, что они сделали и как вам было больно. А затем спросите у себя: как вы открыли дверь? Если ваша первая мысль — что это упражнение бессмысленно, спросите себя, почему вы так торопитесь отказаться от него. Запомните: задача не в том, чтобы снять вину с тех, кто перед вами действительно виноват. Снять с кого-либо вину не в наших силах, это Господня работа. Ваша задача — ответить на один-единственный вопрос: как я открыл эту дверь?"